Знаете, поймал себя на мысли, что к современной романтической литературной тусовке (я под этим имею в виду Горалик, Макса Фрая, Воденникова и прочих) отношусь очень неоднозначно.
С одной стороны, как-то слишком пафосно они себя ведут, и то, что они пишут, получается очень слащаво, очень розово, откровенно попсово, да ещё и снабжено бескрайним количеством совершенно обидных стилистических и речевых ошибок.
Но не торопитесь закидывать меня кирпичами и обвинять в снобизме: есть ещё и другая сторона (мне вообще грех жаловаться, скажем, на Фрая: я по нему диплом защищал, моя первая статья о его творчестве, так что я, скорее, поклонник, нежели хулитель). С этой самой другой стороны есть искренность, что на современном этапе развития отечественной литературы и искусства вообще с лихвой перевешивает недостатки, о которых я написал выше (а попсовость, в конце концов, легко объясняется постмодернистской направленностью мировой культуры: постмодернизм, он да, он такой, он в головах). Когда читаешь и чувствуешь кожей, кровью, душой, наконец, эту неподдельную искренность, всё прощаешь. И становится не так страшно и не так тошно.
К чем я вообще всё эту пишу.
К тому, что, сидя сегодня за компьютером и одним ухом слушая «Радио России», услышал лучшее из когда-либо услышанных и прочитанных мною стихотворение о любви. Сначала показалось, что классическое, переводное. Оказалось — Линор Горалик. Автору — поклон до земли. Стихотворение — вот оно:
* * *
Как в норе лежали они с волчком, —
зайчик на боку, а волчок ничком, —
а над небом звездочка восходила.
Зайчик гладил волчка, говорил: «Пора»,
а волчок бурчал, — мол, пойдем с утра, —
словно это была игра,
словно ничего не происходило, —
словно вовсе звездочка не всходила.
Им пора бы вставать, собирать дары —
и брести чащобами декабря,
и ронять короны в его снега,
слепнуть от пурги и жевать цингу,
и нести свои души к иным берегам,
по ночам вмерзая друг в друга
(так бы здесь Иордан вмерзал в берега),
укрываться снегом и пить снега, —
потому лишь, что это происходило:
потому что над небом звездочка восходила.
Но они всё лежали, к бочку бочок:
зайчик бодрствовал, крепко спал волчок,
и над сном его звездочка восходила, —
и во сне его мучила, изводила, —
и во сне к себе уводила:
шел волчок пешком, зайчик спал верхом
и во сне обо всем говорил с волчком:
«Се,» — говорил он, — «и адских нор глубина
рядом с тобой не пугает меня.
И на что мне Его дары,
когда здесь, в норе,
я лежу меж твоих ушей?
И на что мне заботиться о душе?
Меж твоих зубов нет бессмертней моей души».
Так они лежали, и их короны лежали,
и они прядали ушами, надеялись и не дышали,
никуда не шли, ничего не несли, никого не провозглашали
и мечтали, чтоб время не проходило,
чтобы ничего не происходило, —
но над небом звездочка восходила.
Но проклятая звездочка восходила.
С одной стороны, как-то слишком пафосно они себя ведут, и то, что они пишут, получается очень слащаво, очень розово, откровенно попсово, да ещё и снабжено бескрайним количеством совершенно обидных стилистических и речевых ошибок.
Но не торопитесь закидывать меня кирпичами и обвинять в снобизме: есть ещё и другая сторона (мне вообще грех жаловаться, скажем, на Фрая: я по нему диплом защищал, моя первая статья о его творчестве, так что я, скорее, поклонник, нежели хулитель). С этой самой другой стороны есть искренность, что на современном этапе развития отечественной литературы и искусства вообще с лихвой перевешивает недостатки, о которых я написал выше (а попсовость, в конце концов, легко объясняется постмодернистской направленностью мировой культуры: постмодернизм, он да, он такой, он в головах). Когда читаешь и чувствуешь кожей, кровью, душой, наконец, эту неподдельную искренность, всё прощаешь. И становится не так страшно и не так тошно.
К чем я вообще всё эту пишу.
К тому, что, сидя сегодня за компьютером и одним ухом слушая «Радио России», услышал лучшее из когда-либо услышанных и прочитанных мною стихотворение о любви. Сначала показалось, что классическое, переводное. Оказалось — Линор Горалик. Автору — поклон до земли. Стихотворение — вот оно:
* * *
Как в норе лежали они с волчком, —
зайчик на боку, а волчок ничком, —
а над небом звездочка восходила.
Зайчик гладил волчка, говорил: «Пора»,
а волчок бурчал, — мол, пойдем с утра, —
словно это была игра,
словно ничего не происходило, —
словно вовсе звездочка не всходила.
Им пора бы вставать, собирать дары —
и брести чащобами декабря,
и ронять короны в его снега,
слепнуть от пурги и жевать цингу,
и нести свои души к иным берегам,
по ночам вмерзая друг в друга
(так бы здесь Иордан вмерзал в берега),
укрываться снегом и пить снега, —
потому лишь, что это происходило:
потому что над небом звездочка восходила.
Но они всё лежали, к бочку бочок:
зайчик бодрствовал, крепко спал волчок,
и над сном его звездочка восходила, —
и во сне его мучила, изводила, —
и во сне к себе уводила:
шел волчок пешком, зайчик спал верхом
и во сне обо всем говорил с волчком:
«Се,» — говорил он, — «и адских нор глубина
рядом с тобой не пугает меня.
И на что мне Его дары,
когда здесь, в норе,
я лежу меж твоих ушей?
И на что мне заботиться о душе?
Меж твоих зубов нет бессмертней моей души».
Так они лежали, и их короны лежали,
и они прядали ушами, надеялись и не дышали,
никуда не шли, ничего не несли, никого не провозглашали
и мечтали, чтоб время не проходило,
чтобы ничего не происходило, —
но над небом звездочка восходила.
Но проклятая звездочка восходила.
-
-
27.12.2009 в 22:55